«Валять Ваньку», «гол как сокол», «вверх тормашками», «сбить с панталыку»… Все эти выражения мы воспринимаем целиком, как давно знакомых людей. Вот сосед снизу, вот соседка сверху, а вот вечная старушка со своими дворнягами на поводке. Мы узнаём их издалека и сразу, но спроси о цвете глаз или откуда они родом – не ответим. То же и с выражениями (они же фразеологизмы, они же устойчивые обороты). Кто такие «тормашки» или «панталык», с которого почему‑то сбивают? За что «бьют баклуши»? Зачем «фанере летать над Парижем», а «вилам писать по воде»? Просвещайтесь!
Драконовские законы
(очень суровые)
Дракон это:
1. Сказочный крылатый ящер
2. Астрологический знак
3. Имя реального человека
Ответ: Дра́кон – имя реального человека.
Подробности для любознательных
В Афинах, в седьмом веке до нашей эры, этот человек собрал и записал все тамошние законы. Самым частым наказанием в них была смертная казнь. Подобрал ли колосок на чужом поле, посмеялся ли над многочисленными богами, увел ли у соседа осла – добро пожаловать на плаху. Звучит немилосердно. Но до Дра́кона афинские граждане творили расправу над обидчиками кому как захочется, самозабвенно предавались кровной мести, и их самосуд вряд ли отличался гуманностью. Дра́кон же усмирил родоплеменную стихию и создал первый в истории черновой вариант правового государства.
Между прочим, народ его уважал. Настолько, что, когда однажды Дра́кон появился в театре, с восторженными криками закидал его плащами, под которыми законодатель и задохнулся.
Зарыть талант в землю
(не реализовать способности)
Талант это:
1. 26 кг серебра
2. Гарем, который скифы хоронили вместе с его владельцем
3. Амфора с вином
Ответ: мера веса, примерно равная 26 кг серебра. Её закопал, вместо того чтобы пустить в оборот, или хотя бы обеспечить азбуками всех тамошних Буратин, один библейский персонаж. Как талант из оборотного капитала сделался врождённым даром? Не бином Ньютона – капитал, как и дар, лишь завидный ресурс, аванс, которым можно распорядиться с умом, а можно попусту растранжирить.
Не проведёшь на мякине
(не обманешь)
Мякина это:
1. Шелуха
2. Лежалый товар
3. Комки шерсти
Ответ: шелуха от колосков.
Подробности для любознательных
В церковных текстах она зовётся «плевела». «Отделить зёрна от плевел» – то есть, важное от неважного. Наш праязык аранжировал слово по‑своему («полова»), расшифровал как «сорняк» и придумал глагол «прополоть».
Кстати, целиком фразеологизм звучит так – «старого воробья на мякине не проведёшь». При чём тут воробей? А при том, что хлебные поля – его главная кормушка. И, хотя у воробья глаз устроен так, что весь мир видится ему в розовом свете, уж зерна от трухи он отличит. Но свой хлеб птица клюёт не зря. В чем и убедились китайцы. В 1958 году они уничтожили воробьёв, и результатом стал страшный голод – весь урожай сожрали саранча и гусеницы.
Большая шишка
(важная персона)
Шишка это:
1. Плод сосны
2. Вздутие от удара
3. Передовой бурлак
Ответ: передовой бурлак.
Подробности для любознательных
Помните картину Репина «Бурлаки на Волге»? Очевидно, что в упряжке все, кроме первого, тянут свою лямку с трудом. Хотя на нём, как на вожаке, основная нагрузка. Но на место «большой шишки» и выбирался самый крупный и мощный человек. А ещё он должен был знать много песен и иметь лужёную глотку, чтобы пением задавать ритм и подбадривать сотоварищей.
Таких богатырей, способных без устали тащить против течения пароходы и баржи, да ещё и с песней, ценили и уважали. За ними гонялись наниматели, их миска всегда наполнялась до краёв. Они, безусловно, были важными персонами.
Между прочим, Репин слегка приукрасил реальность – его бурлаки тянут бечеву по ровному берегу. Прямо курортный пляж. Но ни от кустов, ни от камней бечёвник (так называлась бурлацкая тропа) никто не расчищал. Запретили бурлацкий труд только в 1929 году.
Затрапезный вид
(неряшливый, небрежный)
Затрапеза это:
1. Торговая марка
2. Кормушка в свинарнике
3. Тележка старьёвщика
Ответ: торговая марка.
Подробности для любознательных
Мануфактура купца Ивана Затрапезникова всё восемнадцатое столетие заваливала Россию «пестрядью» – грубой копеечной тканью из конопли и льна. Из неё шили тюфяки, наволочки, ею обивали мебель. Это кто побогаче. А кто победней, шил из «пестряди» одежду, легко узнаваемую по синим полоскам. И про человека в ней всё сразу становилось понятно – голь перекатная.
За век фамилия мануфактурщика превратилась в бренд, а бренд – в имя нарицательное для любого заношенного, непрезентабельного тряпья. Как же переменчив мир! Сегодня устриц, пищу рыбаков и матросов, подают в дорогих ресторанах, танго, рождённое в бедных кварталах Буэнос‑Айреса, танцуют в респектабельных клубах, а в шмотках из конопли и чистого льна красуются селебрити и манекены в бутиках.
Пушкин, Гоголь и другие неофициальные лица
Исторические миниатюры
* В январе 1829 года слуга А. С. Пушкина отрезвил Н. В. Гоголя
Николай Васильевич приехал в Петербург наниматься в чиновники. О литературе, как о деле жизни, девятнадцатилетний парубок и не помышлял. Писатели, и особенно Пушкин, представлялись ему кем‑то вроде серафимов: в руках – цевница, за спиной – крылья, на устах – откровения. Правда, в дорожном сундуке среди вещей притаилась поэма «Ганс Кюхельгартен», идиллия с романтическим героем и пасторальной любовью. Но кто в юности не грешил рифмоплётством?
Однако, едва оправившись от дорожной простуды, молодой человек отправился на поклон к Александру Сергеевичу. На всякий случай с поэмой за пазухой. В кондитерской, возле дома поэта, опрокинул для храбрости рюмку ликёра, позвонил в дверной колокольчик, услышал от слуги, что барин в столь поздний час ещё почивают, благоговейно предположил: «Верно, всю ночь работали?». И был ошарашен ответом: «Как же… работали! В карты играли».
Этот ответ и стал точкой опоры, благодаря которой за секунду перевернулся весь мир вчерашнего нежинского гимназиста и завтрашнего русского классика. Причем, с головы на ноги. Небожители обрели человеческие черты, цевницы превратились в обычные перья, а писательство – в такое же земное занятие, как и сидение в департаменте. А раз так – то почему нет?
Вскоре Гоголь опубликовал в «Московском телеграфе» свою ученическую поэму, услышал дружное «фи!» публики и критиков, но не впал в отчаяние, что неизбежно случилось бы до судьбоносного эпизода со слугой, а растопил скупленным тиражом печь, и бодро принялся за «Вечера на хуторе близ Диканьки».
«Гоголь признавался, что это был первый удар, нанесённый школьной идеализации. Он иначе не представлял себе Пушкина до тех пор, как окружённого постоянно облаком вдохновения» (П. В. Анненков).
* 1 июля 1867 года дочь Пушкина лишила короны немецкого принца
Точнее, Николай Вильгельм Нассауский сам без колебаний отказался от маленького люксенбургского трона ради большой любви, чтобы тут же обвенчаться с женщиной не царских кровей, вдобавок с тремя детьми и толком не развёденной. Но какие колебания, какие троны, когда речь идёт о Наталье Александровне Пушкиной?
«Бесёнок Таша» соединила в себе божественную красоту матери и дьявольский темперамент отца – микс, способный свести с ума любого мужчину, будь он наследником хоть всех земных престолов. Кто из двух девочек, рождённых в этом браке, унаследовал материнский капитал, угадать нетрудно: двадцать лет спустя, теперь уже на внучке поэта, Софье, столь же скоропостижно женился другой монархический отпрыск, великий князь Михаил Романов, тоже внук, но соответственно Николая Первого.
В результате, Михаил Михайлович потерял не только разнообразные династические права, но и матушку, сражённую наповал известием о мезальянсе, и родину, чьи границы молодожёнам было запрещено пересекать. А они не очень‑то и хотели, и радостно плодились и размножались в гостеприимных замках Европы. За столетие переплетённые родовые ветви поэта и царя дотянулись аж до английского трона. Но он нам без надобности.
А вот российским монархистам стоило бы обратить самое пристальное внимание на дочерей герцогини Натали Вестминстерской, крёстной мамы принца Чарльза и прапраправнучки Александра Сергеевича. Они – самые что ни на есть распрекрасные кандидатки на наши декоративные скипетр и державу. Куда более эффектные и эффективные, чем всякие там Майклы Кентские и любые другие прямые мужские потомки Дома Романовых, с их монолитным генеалогическим древом.
Потому что, во‑первых, коронованная особа у фактической власти в России должна вызывать одно‑единственное желание – куда‑нибудь её поцеловать, поправить банты и что‑нибудь подарить. То есть, ей следует быть существом женского пола, юным и хорошеньким. Во‑вторых, здесь вам луна и солнце, ночь и день, монархия и литература – два фамильных рока России, перемноженные друг на друга, и непременно, по всем законам, обязанные превратиться в плюс.
«Водились Пушкины с царями…» (А. С. Пушкин «Моя родословная»).
* В 1972 году имя Анжела утвердилось в советских святцах
Полтора года граждане СССР неутомимо требовали свободы для Анджелы Дэвис, шоколадной красотки с курчавым нимбом волос, за что‑то томящейся в американской тюрьме. За что? Неважно. Тамошние белокожие всегда несправедливы к тамошним чернокожим. Это давно и неопровержимо доказали Г. Бичер‑Стоу в романе «Хижина дяди Тома» и Г. Александров в киноленте «Цирк».
В знак солидарности с афроамериканской узницей наши девушки делали химическую завивку, домохозяйки пекли торт из чёрной смородины с шоколадом, а молодые мамы называли её именем своих дочерей. И рекордное число Анжел было зарегистрировано в загсах как раз во время благодарственного турне оправданной Дэвис по влюблённой в неё стране. Такого восторженного приема и букета из новорождённых тёзок удостоится лишь ещё одна заокеанская смуглянка – Вероника Кастро, она же Марианна из сериала «Богатые тоже плачут».
Родителей свежеиспечённых Анжел не смущало сочетание импортного имени с фамилиями от российского производителя. Во‑первых, в СССР уже росли Лолиты, Жанетты, Иветты и Мариэтты. Во‑вторых, мешать французское с нижегородским – наша традиция, сформированная годами тотального дефицита на всё нездешнее и красивое. Например, в гардеробе у советского человека запросто могла быть одна заповедная заграничная вещь, которую гордо носили в комплекте с шедеврами родной лёгкой промышленности: французские сапоги с бесформенным пальто на ватине, джинсы «Ливайс» со штапельными кофточками невнятного покроя. И никому не резала ни глаза, ни слух эта эклектика. Не режет и сегодня.
Женщина в метро в коллекционной шляпке, с пакетом из супермаркета «Копейка», из которого торчат куриная нога и обложка глянца, ни у кого не вызывает никаких недоумений вроде: если шляпка, то при чем тут метро и курица, и наоборот? А если Анжела или Лолита, то почему Иванова, Петрова, Сидорова, а не Торрес, Дэвис или хотя бы Гейз? Единственное неудобство – такие от краткосрочной моды имена докладывают о возрасте их обладательниц практически с паспортной точностью.
«Сразу после освобождения я приехала в СССР, и меня так встречали… Я ощущала себя как космонавт или поп‑звезда» (Анджела Дэвис).
* 14 сентября 1819 года генерал Ермолов пожалел трёхлетнего чеченца.
Ермоловские войска совершили карательную экспедицию в горное селение Дады‑Юрт. Мужчин уничтожили, женщин с детьми взяли в плен. При переправе через горную речку сорок шесть пленниц бросились в воду и погибли. Среди них была и мать мальчика. Её выловили уже мёртвой, но раненный о камни малыш был ещё жив.
Генерал подобрал окровавленного ребёнка, вручил своему денщику Захару Недоносову с приказом вы́ходить. Денщик приказ выполнил, и мальчик был назван Петром Захаровым в честь спасителя. Усыновил и воспитал Петрушу Захарова двоюродный брат генерала, Пётр Алексеевич Ермолов. Петруша вырос и стал живописцем. Очень хорошим живописцем. Особенно удавались Захарову портреты. За портрет своего крёстного отца, укротителя Северного Кавказа А. П. Ермолова, художник получил в 27 лет звание академика.
В 1834 году Елизавета Алексеевна Арсеньева заказала Захарову портрет внука Мишеньки, свежеиспечённого корнета лейб‑гвардии гусарского полка. Художник не подвел: и внешнее и внутреннее сходство с оригиналом было поразительным, бабушка пришла в восторг, поселила картину в гостиной, а потомки единодушно признали этот портрет лучшим из 15‑ти прижизненных изображений М. Ю. Лермонтова. Но и оригинал не остался в долгу. Через пять лет поэт зарифмовал, отредактированную воображением, историю чеченца из Дады‑Юрта (так Пётр Захаров подписывал свои картины), превратив его в юного монаха Мцыри.
Ни в советское время, ни сейчас внимание школьников не заостряют на национальности самого романтичного персонажа русской литературы. А напрасно – эта подробность весьма символична и поучительна: столкнись двое этих молодых людей, практически ровесников, один из которых родился на Кавказе, а другой там же был застрелен, в иных обстоятельствах, они бы наверняка обменялись пулями. Встреча же в мирном контексте привела к обмену шедеврами.
* В декабре 1737 года Анна Иоанновна разрешила домашнее обучение.
Точнее, императрица отменила петровский указ 1714 года об обязательной учебной повинности, согласно которой дворянство вынуждено было отдавать своих чад в цифирную школу. А чтобы оно ненароком «не заспало» царское повеление, без свидетельства об окончании школы молодым людям не позволялось жениться.
Теперь же дворянские недоросли, на радость родителям и будущим невестам, могли образовываться, не покидая родных поместий. Правда, по завершении обучения они обязаны были сдать государственный экзамен, и провал наказывался сурово: двоечников отдавали в солдаты или матросы.
Тогда‑то и возник ажиотажный спрос на импортных наставников – собственными учителями в рыночных объёмах страна ещё не обзавелась. Сначала это были незатейливые гастарбайтеры: повара, портные, куафёры, модистки, с удовольствием променявшие потное ремесло на педагогическую синекуру. А кто мог уличить их в невежестве, когда наниматели сами были ещё те Митрофанушки?
Но после Французской революции в Россию хлынули титулованные беженцы, и теперь дворянских детей обучали языкам, манерам и наукам подлинные маркизы, виконты, шевалье и аббаты. Результат – золотой век русской литературы, философии и вольнодумства. Побочный эффект – их воспитанники бойко лопотали по‑французски, но изъяснялись с трудом на языке своём родном.
Кстати, сама царская семья французским гувернёрам безоговорочно предпочитала англичан. Возможно, коронованные родители опасались и не желали доверять наследников представителям нации, которая то и дело затевала революции и гильотинировала своих правителей, и это опасение было не таким уж и фантазийным – первое же поколение аристократов, выращенное картавыми воспитателями, устроило веселье на Сенатской площади.
«Туча неблагонадёжных французов отправилась в Россию, чтобы погубить также и её. Мы с огорчением обнаружили дезертиров, банкрутов, развратников, которым препоручено воспитание юношей из знатных семей. Г‑н посол полагает предложить Русскому министерству выдворить морем наиболее подозрительных» (Эдмон де Буалекомт, второй секретарь французского посольства).
* В январе 1810 года поэт И. Дмитриев дописался до поста министра юстиции
Министерство существовало без году неделя, и его первым главой был тоже генерал от литературы, бывший олонецкий и тамбовский губернатор, – Гаврила Романович Державин, лишившийся кресла за «излишнее рвение». Дмитриев сопротивлялся и отнекивался: рифмовать ему хотелось намного больше, чем заведовать отечественным правосудием. Когда‑то Павел Первый, чтобы загладить вину за неправедный арест Дмитриева по ложному обвинению в заговоре, изъявил готовность одарить его любым престижным местом.
Поэт ответил чуть более корректно, чем Диоген Александру Македонскому («Отойди, ты заслоняешь мне солнце»), но по смыслу примерно то же самое: он попросил передать государю, что «не хочет ничего, кроме спокойной жизни в отставке». Но Павел от поэта не отстал и сделал его обер‑прокурором Сената. Александр тоже настоял на назначении. Он и с Державиным бы не расстался, будь одописец хоть немного подипломатичнее и поманёвреннее в своём крестовом походе на мздоимство и беззаконие.
Деятельное неравнодушие к талантливым служителям муз – фамильная черта романовской династии. Практически все литераторы, с кем очередному царствующему Романову удавалось поладить, получали правительственный подряд на создание какой‑нибудь державной опоры: Приказа тайных дел, Священного Синода, Московского университета, опять же Министерства юстиции. Симеону Полоцкому и Василию Жуковскому даже доверили воспитание наследников, и они вырастили двух самых неугомонных реформаторов: Петра Первого и Александра Второго. И выходит, что государство российское сочинили поэты.
Вот вам и особый путь. Кстати, надо заметить, что из большинства наших государей получились бы отличные филологи: именно те, кого они выделяли из толпы сочинителей, неважно, для фавора или для опалы, в конце концов и осели в учебниках русской литературы.
«Поэт в России – больше, чем поэт».
Е. Евтушенко